НОЧЬ
Казалось, метели не будет конца. Никто уже и не помнил, когда она началась – неделю, десять дней назад? Бесчинствующий северный ветер оборвал электропровода во многих районах города, и непроглядная мгла окутала город. Уже неделю не было газа, и в довершение ко всему, из-за затянувшихся, многодневных морозов начинали, кажется, замерзать и водопроводные трубы.
Смеркалось, и вместе с сумерками леденящий, безотчётный страх шаг за шагом все плотнее подступал к Талыбу. Этот страх поселился в его душе с самого первого дня метели.
В ночь, накануне непогоды, ему приснился седобородый старик с лицом, исполненным благородства, в длинном, белом одеянии. Взяв его за руку, старик заставил Талыба подняться с постели, и повёл за собой в какое-то странное место, напоминающее совершенно белую, безбрежную пустыню без конца и края. Там старик в белом отпустил его руку и исчез, оставив Талыба в этой бесприютной, бескрайней пустыне, содрогающейся от гула бушующих ветров. Затем, что-то пошатнулось, будто земля качнулась под его ногами. Взглянув вниз, он понял, что стоит не на песках странной пустыни, а на сцене, расположенной высоко перед зрительным залом, полным людей. Ниже расположился симфонический оркестр, со множеством музыкантов, ожидающих его знака.
Потрясение охватило Талыба, он почувствовал, как по телу разлилось давно забытое тепло. Усилием воли он собрался, привычно провёл ладонью по волосам, закрыв глаза, поднял руки и подал знак оркестру начинать. Но оркестр молчал… Опустив руки, он посмотрел вниз и так и застыл на сцене с замирающим от ужаса сердцем. Побросав инструменты, музыканты столпились в центре зала и торопливо рыли глубокую яму. Двое из них, быстро вскарабкавшись на сцену, схватили его холодными, как металл, руками и, потащив вниз, бросили в яму. Остальные музыканты принялись забрасывать его музыкальными инструментами – скрипками, виолончелями, и засыпать сверху землёй.
…Земля забивалась ему в рот, горло, грифы скрипок вонзались в грудь, до крови раздирая кожу. Последнее, что он увидел, был снег, падающий с неба огромными белыми хлопьями…
Это был тот же снег… Он шёл уже десятый день. Метель кружила в вихре белые хлопья, швыряя их в окна так, словно хотела разбить стекла, ворваться вовнутрь и засыпать его как в том кошмарном сне.
Достав из ящика тумбочки, полного лекарствами, таблетки и положив одну под язык, он долго стоял у окна, глядя на тонущий в снежной мгле город. С сегодняшнего утра он был почти не виден.
И телефон давно умолк. Молчал так угрюмо, будто вся родня, знакомые, друзья, исчезли в вихрях метели, или уехали из города, спасаясь от непогоды…
- Талыб, а Талыб…
- Что, родная? – он обернулся к жене, лежащей на кровати, у окна. Жена, с молодости отличавшаяся хрупким станом, к старости ивовсе высохла. Теперь, свернувшись под одеялом, посреди постели, она поглядывала на него по-птичьи быстрыми глазами.
- Боюсь я что-то…
- Чего ты боишься?
- Какое странное ненастье. Ты припоминаешь в Баку такую метель?!
Он присел рядом с ней, коснулся холодного лба:
- Ну, как ты?
- Получше.
- Постарайся заснуть.
- Я и так целыми днями сплю. Сколько можно спать?
- Чем больше будешь спать, тем лучше. Помнишь, что сказал врач?
- …И весна в этом году уж очень запаздывает. Март на исходе, а весной и не пахнет.
- Да придёт она, не торопись. Ты с молодости была нетерпеливой, – сказал Талыб и тут же пожалел об этом.
Старуха расстраивалась, когда речь заходила о её молодости. Тогда её маленькое, морщинистое лицо съёживалось пуще прежнего.
- Талыб…
- А-а.
- А знаешь, какой первый признак весны?
- …
- Ну? Что молчишь?
- Думаю…
- А что тут думать?
- Ну, наверное, дождь.
- Да, дождь. А дождь этот как пахнет, а-а?!
- Пахнет? Как может пахнуть вода?
- Конечно, пахнет! Весенний дождь пахнет травой.
- Вечно ты все путаешь. Просто весной вырастает трава и поэтому, когда идёт дождь, всюду пахнет травой.
- Да. Ты сметливей меня.
- Зиме недолго уже осталось. Скоро потеплеет, запоют птички, у нас починят провода, можно будет смотреть телевизор.
-И телефон, кажется, не работает, да? Сегодня никто не звонил. Мы как на острове…
От этих слов Талыба охватил озноб - он снова вспомнил свой сон. Шаркая в темноте ногами, он прошёл на кухню за свечами.
На кухне было очень темно. Маленькое окно содрогалось под сильными порывами ветра. Пошарив по ящикам буфета, он отыскал оставшийся со вчерашнего дня огарок, поправил фитиль и зажёг. Прилепив огарок на дно маленького блюдца, он дрожащими руками понёс его в комнату.
Бешеныепорывы метели ощущались и внутри комнатушки. Студёный сквозняк проносился по сумрачному коридору, пугающе шевеля занавесками.
Старуха молчала. Из-под старого одеяла виднелась её маленькая головка и высохшие, похожие на птичьи когти, ручонки. Она лежала неподвижно и безмолвно глядела в полутьме в потолок.
Поставив свечу на стол, Талыб хотел разогнуться, но вздрогнул, почувствовав, как от боли в сердце по всему телу разлилась беспомощная слабость.
«Уже и лекарства не помогают…» - подумал он.
- Талыб, а Талыб…
- Что, родная?
- Кажется, уже и лекарства не помогают мне.
Подойдя к кровати, Талыб присел на край и ласково погладил её по голове.
- Все оттого, что холодно, родная, – сказал он, - ведь холод сводит сердечные мышцы, не даёт им свободно работать.
Он подумал, что хорошо бы согреть воду, чтобы положить ей под ноги грелку, но вспомнил, что нет ни газа, ни электричества.
- Не хочешь спать?
- Нет… - старуха опять по-птичьи мотнула головой.
- Талыб…
- Что?
- Я боюсь…
- Чего боишься, засыпать?
Старуха, кивнув головой, еле слышно шепнула:
- Да.
- Чего тебе бояться? Я же с тобой, – сказал Талыб, глядя наотрешённое, ничего не выражающее лицо жены.
- Да, когда ты со мной, я ничего не боюсь. Ты сильный. И доктор сказал. Помнишь, что сказал доктор?
- Ну, он сказал… - Он почувствовал, что не может говорить. Сердце угасало, как догорающая свеча на столе…
- Нет, скажи.
- Что сказать?
- Скажи, что говорил доктор.
- Он сказал, что у меня очень крепкое здоровье.
- Да-а… - произнесла старуха протяжно. В этой протяжности прозвучало тихое удовлетворение. Она несколько раз коротко зевнула.
Прищурившись, он внимательно вгляделся в лицо жены, и сердце едва не оборвалось от страха – левая сторона ее рта искривилась.
«Когда это могло случиться? – чуть не теряя рассудок, думал Талыб, – Ведь только что все было нормально. Как я мог не заметить этого?» Самое ужасное было в том, что и она, кажется, ничего не чувствовала.
Ему стало больно за старуху, вспомнилась молодость этой некогда красивой женщины, белая, упругая кожа, юное лицо, завораживающие глаза... От всего этого не осталось и следа. Слезы подступили к горлу, веки набухли влагой. «Все в этом мире дряхлеет, иссякает, истлевает…» - подумал он.
Метель же, напротив, выла ещё сильней.
Заметив застывший на ней взгляд мужа, старуха подтянула одеяло к лицу.
- Не делай так, дышать будет трудно, – еле выговорил Талыб и попытался оттянуть одеяло.
- Не смотри на меня, – сказала она из-под одеяла.
- Почему, родная?
- У меня что-то со ртом, – невнятно пробормотала она. - Он будто онемел.
- Тебе это кажется.
Метель все свирепела и билась в ветхие двери и окна полутёмной комнатушки, подвывая, как голодный волк, словно ломилась к оставшимся в одиночестве старикам.
- Талыб… - голос старухи был почти не слышен из-под одеяла.
- Гм…
- Ты ведь не позволишь мне умереть?
От этих слов у него все сжалось внутри, однако пересилив себя, он с трудом улыбнулся.
- Пока я жив, я не допущу этого.
Что-то, похожее на радость, мелькнуло в запавших глазах старухи.
Талыб чувствовал каждую из усталых, ослабевших, порой почти замиравших, мышц своего больного сердца. Его сердце обессилело, он совершенно отчётливо чувствовал это. И лекарства, видимо, действительно не помогали.
То ли от ужасающего воя метели, то ли от темноты, завладевшей комнатой, ему недоставало воздуха. Разминая грудь рукой, он почувствовал, как несколько глотков воздуха просочились в лёгкие, возвращая его к жизни.
«Может, одеться, укутать поплотней старуху и выползти на свежий воздух? - подумал он, но вспомнил, что лифт тоже не работает. - Как же мы спустимся, а потом уж и взберемся обратно на пятый этаж?!» При мысли о неработающем лифте ему стало ещё страшнее. Выходит, они так и останутся брошенными на произвол судьбы, пока не стихнет метель?
«Странно, - подумал он, растирая грудь, - и соседей что-то не слышно. Будто все разъехались куда-то, спасаясь от метели… Туда где тепло, где свет. И теперь здесь - в этом огромном, утонувшем в снегу городе, в этом снежном кошмаре, они остались совершенно одни…»
- Талыб…
- Гм…
- Наверное, в этом году весны совсем не будет.
- Как это не будет?
- Разве так не бывает? – задыхаясь, бормотала старуха.
- И сразу наступит лето?!
- Да. Я не люблю лето. От жары у меня падает давление.
Талыб ощутил, как потемнело в глазах, на коже выступил холодный пот. Он заставил себя выпрямиться, и с трудом закинул ногу на ногу: он знал, что в этой позе выглядит сильным.
- Молчи, родная, не разговаривай, – с трудом проговорил он, убирая одеяло с ее лица. – Тебе нельзя разговаривать.
- Я боюсь, когда тихо…
- Чего боишься?
- Воя ветра. И ещё, когда от ветра дрожат стекла.
- Что тут страшного? На то они и стекла, чтоб дрожать, когда ветер.
- Мне кажется, она хочет чего-то…
- Кто?
- Метель.
- И что она, по-твоему, хочет?..
- Не знаю...
- …
- Талыб…
- Гм.
- Слышишь, как она воет? Словно плачет. Мне будто сдавило грудь.
- Я же тебе сказал, помолчи.
Талыб с трудом наклонился к старухе, пересохшими губами поцеловал её лоб.
- Лежи тихо, я буду говорить, а ты слушай.
- Говори, Талыб, только говори долго. И громко.
Он глубоко вздохнул, облизнул пересохшие губы и замолчал на миг, словно странник перед дальней дорогой, потом вздохнул, откашлялся и стал говорить тихо, почти шёпотом.
- Зиме осталось недолго. Трава и цветы пока спят под снегом, мороз не сможет добраться до них. И метель не сможет заморозить почки на деревьях. Съёжились почки, как пуговки, считая минуты. И птицы затаились где-то, как мы с тобой. Они терпеливо спят под вой метели. И ты спи. Ты у меня тоже похожа на птичку. Я, кажется, говорил тебе это.
…Опять сжалось сердце. Чтобы старуха не заметила, он повернулся к ней боком и ослабевшей рукой стал массировать грудь.
…Сердце дрогнуло, потом снова замерло, потом медленно, неохотно начало биться, как выдыхающийся мотор ветхой машины.
- Ну… Что ты молчишь? Говори, на какую птицу я похожа?
- Весна уже близко, я чувствую. Утром проснёшься и увидишь, что наша комната залита ярким светом. Ведь это самая светлая комната в доме. Летом ты сама вешаешь здесь на окна плотные занавески, чтобы стены и пианино не выгорели от солнца.
- Занавески?! Какие занавески?
- Летние. Ну, те, с красными павлинами. Эти павлины похожи на тебя… Я говорил тебе это?
- Кажется, говорил. Да, говорил.
- Ты и сейчас похожа на паву.
- Ты говоришь со мной, и мне становится лучше. Ты всегда умел найти такие замечательные слова, тебе надо было стать писателем.
Метель, яростно взвыв, с грохотом что-то сорвала с крыши, то ли антенну, то ли кусок жести.
Старуха, вскрикнув, спряталась под одеяло. Потом высунула голову, затаив дыхание, внимательно прислушалась, и вдруг её глаза заблестели:
- Гром гремит, Талыб! Слышишь? Разве в это время бывают грозы?! Ведь зимой не бывает грозы?! Может, дождь пошёл?! Погляди в окно. Ты был прав! Весна близко! Я вспомнила, где занавески с павлинами. Они на балконе, в верхнем ящике шкафа. Прошлым летом я постирала их, отгладила и сложила туда. Помнишь, ещё ноготь сломала, когда стирала?! И ногти мои постарели… Талыб, а Талыб, что ты молчишь? Я боюсь, когда ты молчишь. Дождь идёт, клянусь Богом, идёт! Вот, слышишь?! Теперь трава зазеленеет, распустятся цветы, выглянет солнце, станет тепло и светло. Я повешу занавески с павлинами. Талыб, родной, говори со мной. Скажи хоть словечко. Талыб… Талыб… а Талыб… говори, родной мой, я ведь боюсь! Талы-ыб…