АЙСУН

Услышав о настойчивом приглашении нашего нового дачного соседа – руководителя какого-то аграрного предприятия Министерства Сельского Хозяйства Мехмана Гуламдарова, у меня испортилось настроение.    

Мой муж, бывший в курсе всех мучений, испытываемых мною во время пребывания в подобных компаниях, с дежурными здравицами ради «протокола» и пустопорожней болтовнёй, которая, по сути, была лишь имитацией общения, виновато уставился на меня:

- Неудобно отказываться. Соседи, как-никак. Скажут: «не уважили». Я промолчала, догадываясь, что приглашение вызвано желанием поближе познакомиться со мной – «соседкой-писательницей», и поняла, что отвертеться от этой компании не удастся.

Мехман Гуламдаров – начальник крупного Главка Минсельхоза, мужчина примерно шестидесяти лет, с редеющими седыми волосами, ещё больше старящими его, слабыми глазами, затенёнными большими очками, обитал со своим семейством – женой Зарифой ханум, бывшей медсестрой из глухого горного села, переехавшей после замужества и рождения единственного сына в город, а после перехода мужа на госслужбу потолстевшей, погрузневшей, от малоподвижной жизни и обильного рациона, страдавшей гипертонией, и двенадцатилетней внучкой – дочерью сына, махнувшего со своей женой в какую-то арабскую заграницу, за несколько дворов от нашей дачи, в недавно отремонтированном, респектабельном трёхэтажном особняке с красной черепичной кровлей, вспыхивающей под солнцем феерическими оранжевыми искрами. Здесь же проживали и родичи Зарифы ханум, привезённые ею из горной глухомани – чета средних лет с ребенком.

Эта семья, круглый год обитавшая в каморке, чуть побольше курятника, стоявшей в задней части двора, оставалась там и с наступлением холодов, когда хозяева перебирались в городскую квартиру, и день-деньской занималась хлопотами по хозяйству.

…Я сразу смекнула, что инициатор этого неожиданного приглашения – Зарифа ханум, с которой мне доводилось видеться лишь от лета к лету, и зналась я с ней, как говорится, шапочно – здорова¬лась от случая к случаю, сойдясь на дачной дороге или на пляже, где она, с взопревшим от жары и прилива эмоций лицом, вырастала передо мной, загораживая пространство и изображая участливость, как, мол, живётся-можется, а на самом деле, томно поводя серо-голубыми глазами, исподволь обсасывала, ощупывала меня, испивала, как сладкий шербет...

Когда же выяснилось, что кроме нас приглашён и наш ближайший «череззаборный» сосед Салман муаллим с женой Зулейхой ханум, который и познакомил нас с четой Гуламдаровых на дачных перепутьях, настроение у меня вконец испортилось. Зная об убийственно-неотвязном интересеЗулейхи ханум к моей скромной персоне, после окончаниямосковского вуза вышедшей замуж за президента крупной фирмы по сбыту гигантских самосвалов, - Салман муаллима, но влачившей скучную жизнь домохозяйки, одуревшей от дачной возни, и посвятившей свои серые, бессмысленные буднивыуживанию подробной информации «о жизни и творчестве» окружающих, делящейся на людях новейшими впечатлениями о прочитанном голосом оперной дивы, я ломала голову, как спастись от кошмара завтрашней «ярмарки тщеславия», и пришла к мысли, что, пожалуй, единственной отдушиной будет сам Салман муаллим, который обычно, исчерпав тосты, анекдоты и байки, брал в руки саз и мог без устали играть и петь старинные народные песни.

...Приблизившись к раскрытым настежь воротам виллы Гуламдаровых, разукрашенным монументальными, красноватыми, под цвет кровельной черепицы, полосами мы остановились.

Во дворе не было ни души. Судя по благоухающему, дразнящему дыму, медленно исходившему из задворок и растекающемуся по воздуху, там кто-то молча и сосредоточенно жарил шашлыки. 

Стоило нам переступить порог, как откуда-то сверху загрохотал сочный, жизнерадостный голос Салман муаллима: 

- Добро пожаловать! Мы уже заждались вас! 

Не успел Салман муаллим договорить, как перед нами, словно из-под земли, выросла чета Гуламдаровых. Мехман Гуламдаров, встретив-приветив нас с галантной улыбкой, что не вязалось с моим представлением о его строгой службе на кондовом сельскохозяйствен¬ном поприще, скромно ретировался. Зарифа ханум, развевая длинный подол усыпанного стразами сверкающего платья, выступила вперёд: 

- О-о! Какие люди... – сказала она, прижав меня к своей покрытой драгоценностями груди, затем с сияющими глазами барышни, дождавшейся счастливого свидания, и кокетливой походкой целомудренной студентки повела нас по дорожке к дому, и препроводила в апартаменты.

-  Мы все глаза проглядели... Думали, господи, неужели, опять не придут? 

Поднявшись в просторную гостиную на втором этаже, в дверях мы сошлись с Салман муаллимом.

- Милости просим! Зарифа ханум места себе не находила. Мы уж, грешным делом, решили, что у Севды ханум (то есть, у меня) опять какая-то закавыка случилась... - Обняв и облобызав моего супруга, он широким жестом радушного хозяина указал нам место в «президиуме» стола.

…За столом, ломившимся от закусок, салатов и напитков, кроме жены Салман муаллима, сидели две пожилые пары, три похожие друг на друга толстушки и пухленькая девочка. При виде нас они встали с мест, и по сюжету нам полагалось поздороваться и перезнакомиться с ними.

- Это моя подруга... - послышался за спиной срывающийся, с придыханием, голос Зарифы ханум, представляющей нам пожилую чету. - А это её супруг. А вот коллега Мехмана и его спутница жизни. А это моя сестра, - ею оказалась одна из толстушек, которая внезапно порывисто притянула меня к себе и обняла. - А вот её дочери, - чуть сконфуженная «телячьим восторгом» сестры, хозяйка показала на её не менее упитанных соседок и повернулась к пухлой девчушке. - А это моя внучка... Мечтает в будущем стать писательницей, как и вы.

У меня засосало под ложечкой, но, не подавая виду, я великодушно отозвалась:

- В добрый час.

После тог, как мы с мужем заняли отведённые нам «президиумные» места, за столом воцарилась неловкая пауза. Кто-то ткнул в бок хозяина, с отрешённым видом сидевшего в нижней части стола, и Мехман Гуламдаров, торопливо поднявшись, с заметно бледным лицом, глотая окончания слов, произнёс традиционное приветствие, затем, торопясь отделаться от всеобщего внимания, ни с кем не чокаясь, залпом осушил стопку водки и сел на место.

Следом за ним встал Салман муаллим, выпятив отвислое брюхо, поправил ремень с видом легендарного Кёроглы, обнажающего меч из ножен, провозгласил себя тамадой и зычным голосом долго расписывал добродетели Мехмана Гуламдарова – какая у него ранимая и тонкая натура, какой он образцовый семьянин, какой приятныйспутник в дальней дороге, как его чтут и уважают в Минсельхозе, и какой заботой он окружил тружеников села...

Пока он ораторствовал, супруга хозяина с умильной улыбкой раскладывала по тарелкам дорогих гостей всякие деликатесы и закуски, затем, окинув меня томным, серо-голубым взглядом, голосом заневестившейся барышни сказала:

- Все приготовлено по французским рецептам. Я-то знаю, вы частенько ездите в Европу, предпочитаете заморские деликатесы... Специально для вас старалась... 

Не найдясь, что ответить на этот гастрономический реверанс, я протянула руку к виноградной грозди, венчающей фруктовую горку, и ненароком задела картонку, висящую на длинной ножке фарфоровой вазы… Картонка, к моему удивлению, оказалась торговой этикеткой. 

Заметив такие же этикетки и на прочей хрустально-фарфоровой посуде на столе, я, скрывая недоумение, похвалила:  

- Прелестная сервировка.

Воодушевлённая похвалой, хозяйка дома перевела взгляд на застеклённый буфет в верхнем углу гостиной и с кокетливым смущением сказала:

- Все это я заказала по китайскому каталогу... 

И тут я заметила, что и батарея цветочниц, салатниц, ваз, выстроившаяся на полках буфета, снабжена торговыми этикетками.

- Моя внучка... – Зарифа ханум опустила руку на плечо пухленькой девочки с длинной косой, усердно уплетавшей угощения. – Знаете, какие прекрасные стихи она пишет?  Я бы хотела, чтоб вы послушали. 

Не успела я ответить, как она обратилась к внучке. 

- Ну-ка, прочти, деточка моя. Пусть Севда ханум послушает.

Та, восприняв бабушкины слова как приказ, торопливо дожевала и проглотила еду, вскочила и, скрестив ручки за спиной, начала озвучивать своё сочинение. Взрослые благоговейно примолкли и, обратившись во внимание, приготовились слушать упитанного вундеркинда. 

Стихи были посвящены Зарифе ханум, и содержание их сводилось к изъявлению чувств к любимой, обожаемой, заботливой бабушке – перепев известных всем сызмала стихов о мамах, папах, бабушках и дедушках.

Девочка закончила декламировать и села. Все зааплодировали и почему-то уставились на меня.

- Что ж, милые стихи, - проговорила я, пытаясь отвертеться, но все догадались, что я не в особом восторге от услышанного, и, чтоб разрядить неловкую паузу, в дело снова вмешался Салман муаллим и произнёс длинный торжественный тост во славу большой литературы и в мою честь, заставив всех подняться и выпить стоя.

После второго тоста у хозяина дома, похоже, и цвет лица восстановился, и проявились признаки аппетита; поправив очки и тихонько орудуя ножом и вилкой, он тщательно ковырялся в своей тарелке, словно выискивая в мешанине съестного нечто микроскопическое.

Немного спустя вечеринка разогрелась, расшумелась и стала «зашкаливать» …

Салман муаллим уже произносил тосты, не вставая с места, дожёвывая еду или с набитым ртом, Зулейха ханум через стол окатывала меня обожающим, любопытным, серо-голубым взором, изящно перемалывая мелкие кусочки во рту, цитировала некогда вычитанную мысль из Рабиндраната Тагора и никак не могла припомнить название произведения. Ей со смиренным восхищением внимал ансамбль мамаш и девиц, мужчины произносили тосты и травили анекдоты, заполняя паузы похвалами угощениям.

Безмолвствовал лишь хозяин. Устремив куда-то невидимые за очками глаза, машинально цепляя вилкой, отправляя в рот и вяло пожёвывая куски мяса, он время от времени поглядывал на говорящих, но было видно - не слушал никого; чувствовалось, что все его внимание поглощено протяжно-щемящей мелодией, негромко струившейся из музыкального центра.

Я прислушалась к музыке, заглушаемой застольным гвалтом, и узнала один из хитов известной поп-звезды Айсун, снискавшей особые симпатии мужской части публики своими фривольными нарядами и зазывными, провоцирующими телодвижениями.

Наступила кульминация пиршества – на стол подали дымящийся плов. Салман муаллим вдруг поднялся, распростёр руки и воскликнул: 

- Музыку! Танцевать хочу! - и, протянув руку к музыкальному центру, прибавил громкость, вышел в просторную часть комнаты и стал выписывать неуклюжие кренделя, напоминающие пляску циркового медведя.

Все стали хлопать. Один из сослуживцев хозяина - маленький щуплый мужчина присоединился к президенту фирмы по сбыту самосвалов, и оба, часто притоптывая отяжелевшими от возлияний и долгого сидения ногами, изобразили какой-то танец, не совпадающий с ритмом музыки. Остальные, в едином порыве, желая ускорить процесс пищеварения, пустились в пляс, невпопад с музыкой двигая телесами и конечностями.

...Моё же внимание было приковано к Мехману Гуламдарову, с непонятной печалью лицезрящему танцующих гостей сквозь тёмные очки. 

Когда пляска завершилась, и все, запыхавшись, расселись по своим местам, хозяин вдруг вскочил со стопкой в подрагивающей руке и с побледневшим лицом выдал:

- Вы все тут танцуете, танцуете... А ведь это не танцевальная музыка… - и запнулся.

Снова воцарилась неловкая пауза.

Салман муаллим, вальяжно развалившись на стуле, ни с того ни с сего ляпнул:

- А я и по-русски плясать умею! - и громко захохотал. 

 Но его смех повис в воздухе. Мехман Гуламдаров все ещё стоял со стопкой в руке...

- Я хочу сказать... - его голос напоминал голос больного, перенёсшего тяжёлую операцию. Он обвёл всех невидимым, из-за стёкол блеснувших очков, взглядом и чуть ли не шёпотом, с дрожью в голосе, сказал:

- Давайте выпьем за здоровье Айсунханум!

 Все ошарашенно переглянулись.

- Эту песню исполняют многие... И турки, и французы, и русские... Но, никто не может спеть её как... - он снова запнулся.

- Ну, это тебе лучше знать! – бросил кто-то реплику с дальнего угла стола, и мужское крыло компании, многозначительно переглянувшись, дружно захохотало.

Зарифа ханум через силу улыбнулась:

- Вы вот смеётесь, но тут и впрямь уже не до смеха... – повернулась и указала жестом на стеллажи, уставленные фотографиями полуголой эстрадной дивы в пикантных позах. Гости уловили затаённую боль, сквозившую в голосе хозяйки.  

- Друг мой, зачем ты так изводишь себя? Скажи, в чем незадача - решим вопрос! В конце концов, это же не закупка земельного участка?! – Салманмуаллим затрясся от хохота, остальные подхихикнули, но угрюмое настроение хозяина не рассеялось.                                            

Осушив полстопки, он сел, не зная, куда деваться от впившихся в него взглядов, и вдруг сказал:

- А вы знаете, что она собирается уехать отсюда? - И вновь обвёл собравшихся блеснувшими в свете люстры стёклами очков.

- Ну вот, приехали! - сказал кто-то, и все вновь засмеялись.

Мехман Гуламдаров, проглотив ком в горле, пересилил себя и горько упрекнул:

- Вы вот скалите тут зубы, а она уезжает... - и устремил взгляд в сторону окна, будто прощаясь с Айсун, садящейся в поезд или поднимающейся по трапу в самолёт.

-Уезжает - ну и скатертью дорожка! – заворочал Салман муаллим и почему-то взглянул на меня. - Вот тебе на! Что же нам теперь, броситься ей в ноги и умолять «ради Бога, не покидай нас»?

Зарифаханум попыталась сгладить конфуз: 

-Ай-ай-ай! Чего же мы ждём? Плов же стынет!

Вскочив, она стала торопливо зачерпывать ложкой дымящийся плов и раскладывать его по тарелкам.

- Этот рис Мехману из Ирана прислали. Отменный рис. Сам шах Пехлеви вкушал плов из такого риса. Его выращивают там на специальных плантациях, для особых персон... – сказала она, отвалив и мужу, и себе «шахского» плова, и принялась уплетать его вместе со всеми. Но Гуламдаров не прикоснулся к плову… Он весь обратился в слух, внимая песне, нашептываемой нежным, как шелк, голосом, растворился всем своим существом в волнах мелодии и голоса...

Хозяйка, пытаясь отвлечь внимание гостей от мужа, сказала:

- Чувствуете аромат риса, а?

- Упоительно! – дружно отозвались едоки, но было ясно, что гости прислушиваются ко все более явственно звучащему в наступившей мёртвой тишине голосу Айсун.

 …Мехман Гуламдаров до конца пиршества не обмолвился ни словом. Сидя рядом с нами, но мысленно пребывая где-то далеко, он изводил себя муками воображаемых миров, «слушая» провозглашающих тосты и травящих анекдоты с совершенно отсутствующим лицом и утопая в своей таинственной, мучительной пустоте...

Когда завершилось послеобеденное чаепитие, мы вместе с другими гостями вышли в прихожую, где Мехман Гуламдаров, соблюдая долг хозяина, поучаствовал, хотя и символически, в церемонии прощания. От внимания гостей не ускользнуло, что он не в себе – в его движениях ощущалась обречённость смертельно раненого зверя.

- В последнее время он очень устаёт. К тому же много пьёт, - сказала провожая нас до дверей Зарифаханум, удручённая скомканным финалом вечеринки. - Ему же категорически нельзя пить. И врач ему твердит то же самое...

***

Через несколько дней мы услышали, что Мехман Гуламдаров, обычно отправляв¬шийся на работу в министерство к 10 часам утра, выехал почему-то ни свет, ни заря, и из-за сердечного приступа, на большой скорости, врезался на своей машине в придорожный столб, и погиб...

Услышав рассказы людей, подоспевших к месту катастрофы, увидевших расколошмаченную переднюю часть автомобиля с разбитым двигателем и услышавших все ещё доносившийся из магнитофона голос певицы, нелепо и зловеще плывущий в рассветной мгле сонного города, я догадалась – Айсун...

...Слушая разговоры собравшихся на похоронах о Мехмане Гуламдарове - единственном сыне своих родителей, всю жизнь проведшем в праведных трудах, оставившем любимую ещё со школьных лет девушку, чтобы подставить плечо семье рано умершего дяди по отцу и ради этого женившемся на своей двоюродной сестре, смолоду вкалывавшем в поте лица, чтобы содержать семью и близкую родню, а после перехода на госслужбу помогающем простому сельскому люду, о чувствительной, сердобольной, ранимой душе усопшего, - женщины плакали, а я думала об Айсун, которая каким-то образом выбила из привычного маршрута жизни этого достигшего всего на свете и обессилившего человека, тем самым положив конец его одинокому, не согретому любовью и пониманием, благоустроенному прозябанию… об Айсун, меняющей мужчин как перчатки, об этой взбалмошной, безалаберной, ветреной эстрадной звезде...

2008